Всем однокашникам и сослуживцам передаю  привет! До связи в Гостевой

Захаров Игорь Михайлович

Короткие рассказы воспоминания "Инструкторские будни"

21.03.09.

Звучит песня "Инструктор-летчик" кто знает подскажите пожалуйста автора и исполнителя этой песни

Летчик — инструктор должен быть кротким, как голубь, мудрым, как сова, и говорливым — как попугай (-ай-ай-ай!) 

Таким был наш девиз в инструкторской работе, мой и моего друга, Маликова Игорька во время лихой нашей инструкторской молодости.

Когда учили летать нас, то в  экипаже  было четверо курсантов. Потом Родина решила увеличить в полтора раз количество выпускаемых из училищ летчиков и , когда я сам стал инструктёром, у меня в экипаже стало шестеро курсантов: Романцев, Лаба, Колупаев, Абрамов, Афанасьев и Толоконников.

В тот же самый, короткий, сибирский лётный сезон, умники из … оттуда решили втиснуть полуторную нагрузку. Конечно, качество обучения стало падать, несмотря на все усилия как командования полка и эскадрилий, так и нас, простых пилотяг - инструктёров. Растянулся период вывозной программы, и как следствие этого, всё больше курсантов не могли вылететь с первой проверки, что вызывало добавочные вывозные полеты и ещё больше затягивало выполнение программы обучения.

Как только курсант в передней кабине подключал фишку «Радио» к шлемофону, я сразу «включался» и висел на кнопке радио от запуска двигателя и до момента постановки РУДа на «Стоп» после заруливания на ЦЗ.

Захаров И.М.

Прилетев, спустишься на землю, выдашь рядом с крылом самолета курсанту Абрамову замечания по полету, а курсант Романцев уже сидит в кабине и пристегивает привязные ремни. Курсант Лаба, в это время, стоит рядом и держит в руках мой стартовый завтрак — кусочек колбасы и ломтик сыра. Пару яиц и масло я обычно отдавал технику, а, зачастую, и весь стартовый завтрак. Хлеб в горло уже не успевал попасть, я прыгал в кабину и, уже на рулении, дожёвывая колбасу, рассказывал курсанту Романцеву, как сегодня надо учитывать ветер на взлете и посадке. Потом опять «висел на кнопке» весь полет, и уже курсант Афанасьев с кислородной маской в руках нетерпеливо ждал заруливания нашего борта на ЦЗ, только уже без стартового завтрака в руках. Курсант Толоконников рисовал в курилке, в ожидании своего вылета, боевой листок, а курсант Колупаев, одетый в мою «кожанку», усердно приседал, стоя где-нибудь на лестнице, и изучая, таким образом, процесс приближения самолета к земле на выравнивании.

В плановой таблице теснота стояла страшная, но еще страшнее теснота была в реальности! Курсанты в драку, наперегонки ловили на ЦЗ  то АПА для запуска, то ТЗ для заправки. Ведь шеф постоянно подгонял! Особым шиком считалось опередить севшего раньше тебя, и дать ему поглотать твоей пыли на выруливании.

 На «Разлете» самолеты пулей вылетали со стоянки и даже умудрялись обгонять друг друга на поворотах рулежки. Ведь Родина не просила, она не требовала, а только намекала — давай, давай, давай!

Мой личный рекорд в то время — это тридцать три полета по кругу ( с «конвейера»), шесть полетов в зону на пилотаж в одну лётную, семичасовую смену.  Даже моему молодому, тренированному организму, на шестой зоне становилось уже не по себе.

В течение недели стали летать пять смен: в среду предварительная подготовка к полетам, четверг, пятница и суббота в одну, первую смену, - полеты, понедельник, вторник - опять полеты. 

Кроме того, все наряды по пионерскому лагерю «Алейск» тоже тянули молодые лейтенанты, то есть мы. Фрол летает, Захаров сидит дежурным штурманом на СКП, а Вович Паньков в это время пылит начишенными хромачами в окрестностях Первоалейска с повязкой начальника патруля на руке. Назавтра фамилии в этом перечне меняются между собой.

Комбинезоны на наших плечах стали коричневыми от пота и впитавшейся в ткань пыли, поднимаемой реактивными струями с изрядно подвыдутой полосы и рулёжных дорожек. После очередной посадки, на рулении, откатишь фонарь назад, свесишь руку за борт, шлемофон сдвинешь на ухо и обсыха -а -ешь, обессиленный и обезвоженный. 

Из Алейска в Калманку поезд уходил по субботам в два тридцать, а полеты-то — до двух часов! Если тебя не ставили в наряд дежурным по лагерю, или начальником патруля, то, теоретически, можно было на день съездить домой, в Калманку. Но как это сделать практически, если тебя запланировали под самую «красную ракету»!?

На то есть методическая подготовка летчика-инструктора. Одному из курсантов, отлетавшему первым свои полеты, давалось задание принести на стоянку твою «гражданку». Проруливая мимо стартового домика, ты останавливался, говорил курсанту по СПУ - «Ну, давай, на стоянку сам заруливай!» и — по крылу — прыг на землю и бегом переодеваться к поджидающему тебя «гардеробщику». Машина уже стоит под парами возле СКП, из битком набитого уже кузова доносятся нетерпеливые возгласы - «Давай, давай быстрее!». Прыгаешь на борт отъезжающего «Студебеккера» и тот, с ужасающим воем, распугивая с дороги местных куриц и собак, летит по узким улицам заштатного Алейска к вокзалу!

Частенько подобные гонки заканчивались прощальными взмахами рук в сторону уходящего поезда, и тогда начиналась осада стоящих на путях попутных товарняков. Везунчики уютно устраивались в кабине машиниста, а любители прогулок по свежему воздуху находили вагоны с площадкой и забирались на них. Под неспешный стук колес товарняка каких-то там сто десять километров от Алейска пролетали незаметно и вот уже из-за поворота показывались первые домишки пристанционной деревни. Машинист никогда не останавливал состав, он только притормаживал, сколько мог, перед выходным светофором станции, и, тут же, из передних вагонов начинали катапультироваться в воздух советские летчики, затем из следующих, следующих.

 Фуражка с голубым околышем кувыркается по откосу в одну сторону, кирзовый штурманский портфель — в другую, а доблестный пилот тормозит о матушку родную землю всеми доступными точками, в основном коленками и ладошками. Ладошки за сутки пребывания в ласковых женских руках успевали подживать. Те же ласковые руки старательно штопали продранные дыры на коленях форменных брюк, затем прощально обнимали шею калманского инструктёра, и так — с апреля по октябрь.

Дежурного штурмана … - лейтенант Паньков!

 Вович Паньков — друг и товарищ моей лётной юности, вместе летали у Сан Саныча в Калманке.

Был Вович круглолиц, высок ростом и застенчив в самых неподходящих моментах жизни. Идучи дежурным штурманом на полеты, мог, например, взяв в руки микрофон и начав доклад, ляпнуть :   Дежурного штурмана...(долгое раздумье) — лейтенант Паньков!

Теплым апрельским деньком, не предвещавшим, на первый взгляд, ничего плохого для судьбы Вовича, вышли мы на перрон Барнаульского вокзала.   Скрипучий старческий голос сзади: «А вот раньше  -  такие кожанки  -  только летчики носили!», тоже  не заставил нас насторожиться и мы пошлёпали по лужам в сторону «Старого базара».

Но, когда на базаре Вовичу на шею, с радостным визгом, кинулись сразу две девчёнки, меня стали «терзать смутные сомнения». Как никак - весна, щепка на щепку , кепка на кепку и т.д. Вович попытался успокоить меня, заявив, что это его, еще курсантские, старые, проверенные подруги. Тем они и опаснее, ведь раньше ты был темной лошадкой, а теперь — готовый офицер в конфетной обертке -  возражал я безуспешно, так как в глазах у Вовича стоял сплошной «королевский овес», который он уже был готов щедро сеять вдоль и поперек на бескрайние просторы Алтайского края.

Через месяц погрустневший Вович запросил помощи у своей мамы — врача. Та мужественно отказала, благословив сына на самостоятельные боевые действия с жаждущей офицерского тела дамой. И пришлось нам собирать в офицерскую фуражку гору шоколадок, полученных в реактивном пайке, и везти эту фуражку в аптеку, где в строжайшей тайне Вовичу было выдано сильнейшее лекарство, могущее разрешить его «вызревающую» проблему.

Но, видно, не судьба ( или, наоборот, судьба). Ещё через месяц дама и её мама обратились к НачПО училища, предъявив «проблему» ему под нос. Тот разобрался, с докладом начальнику училища.

А Гончаренко долго не думал, и отстранил Вовича от полетов с кратким условием — пока не женишься, летать не будешь!

И тут на помощь Вовичу, сам того ещё не зная, пришел наш Зусел! Он играл свою свадьбу в Барнауле и пригласил, естественно, всех своих близко от него находящихся, однокашников.

И на этой свадьбе Вович познакомился с   Ириной, которая и стала буквально через две недели его женой

.Придя в кабинет Гончаренко, Вович выложил паспорт перед ним на стол нужной страницей вверх и бодро отрапортовал — Товарищ генерал, Ваше приказание выполнено!

 Ведь Гончаренко не уточнил тогда, на ком именно Вович должен был жениться!